Отец взял кусок чёрного хлеба с рельефной коркой, скорее хлеб был не орловский или рижский, а бородинский.
Очистил головку чеснока, отделил и оголил одну дольку. Подвинул стеклянную солонку синего цвета.
И взглянул на меня.
В комнате рассеивался воскресный уличный свет, бесшумно шелестел осенний тополь за окном.
Что собрался сделать папа, я не понимал. Пока мама была с нами - а она с нами ещё долго была, отец никогда не готовил - кухня была её царством.
Отец серьёзно улыбнулся, окунул чесночную дольку в соль и стал быстро натирать корявую корку.
И в конце концов половина чесночной дольки стёрлась о хлеб. Отец разломил кусок и дал мне половину.
Получилось даже не то что бы вкусно - а чудесно.
Из трёх отдельных предметов, каждый из которых для меня не представлял ничего привлекательного - из чёрной корки, из желтоватого чеснока и из белоснежной соли - возникло нечто, что было неизмеримо больше своих частей. Составился новый смысл, угаданное призвание.
Как в стихах, сложенных из обыденных, самых кротких слов. Не поэтичных.
И этот вкус корки, натёртой чесноком с солью, говорил мне об отце с невидимой раньше стороны. С той стороны его жизни, где он взрослый среди взрослых. И теперь - в 1965-м году - он позвал и меня в этот мужской мир.
Самому изготовить корку хлеба с чесноком и солью - мне было по силам.
И я тут же на глазах отца самостоятельно натёр корку, макая головку чеснока в солонку - и поделился с ним.
И мы стали связаны новой общей тайной друг с другом.
И с избранным кругом других, неизвестных нам людей, которые умеют натирать чёрный хлеб солёным чесноком.
Это стало началом.
И скоро отец ввёл меня в высокий круг людей, умеющих рисовать, играть на гитаре, ездить на двухколёсном велосипеде и скашивать траву деревенской косой…
8.4.21
